Фуэте, фонема, формула, фотон: языки мозга и культуры
Источник:
В XXI веке стало ясно, что традиционная наука, фактически основанная Бэконом и Декартом, свою роль исполнила и далее обслуживать современное интеллектуальное пространство едва ли может: научные парадигмы стали столь сложны и многомерны, нестабильны и зависимы от наблюдателя, что некий когнитивный переворот неизбежен. Жить в ньютоновском мире после Эйнштей-на и Бора – нечестно.Мультидисциплинарность – не мода, а реальность, в которой нужно ориентироваться и к которой готовить будущих исследо-вателей. Смена парадигм, происходящая на наших глазах, недо-статочность их философского осмысления, понимания особой роли науки в жизни и судьбе общества – предмет серьезного и ответственного разговора. Размылись не только границы между областями самой науки: так ли различны наука и искусство? Дей-ствительно ли математика, физика и генетика столь кардинально отделены от музыки, антропологии, лингвистики и танца? Это не так не только потому, что пересекаются и синтезируются методы и техника исследований, но и потому, что когнитивные процессы, обеспечивающие ментальную работу, вовсе не так отличны, как принято думать. Открытия в науке вовсе не совершаются по пра-вилам и алгоритмам, точно так же, как и в художественном твор-честве. Логическое описание мира может быть препятствием для науки, его явления сложно рассортировать по «коробкам». Поэтому сама постановка вопроса о лево-полушарных/научных и правополушарных/художественных типах сознания неверна [Черниговская, 2013]. Показательно, что уже Эйнштейн (отнюдь не художник в обыденном смысле) замечал, что интуиция – священный дар, а рациональное мышление – не более, чем верный слуга.Многие творческие люди отмечали, что озарения приходят неожиданно, во время рутинных действий, никак не связанных с решаемой задачей. История науки свидетельствует: открытие нельзя спланировать, (кроме технических – их может совершать и компьютер), а идеи приходят в голову, когда человек совершенно к этому не готов. Изучение этих процессов говорит, что для твор-чества необходимо снять когнитивный контроль и не бояться оши-бок. Да и что такое ошибка? С точки зрения классической физики, Бор, Дирак и Шредингер только и делали, что ошибки... Часть нейронной сети связана с процессами контроля и вни-мания. Ее часто сравнивают со световым лучом, выделяющим важные в данное время объекты – физические или ментальные. Она активна, когда мы слушаем сложную лекцию, решаем труд-ную проблему. Другая сеть связана с воображением. Фигурально говоря, она ассоциирована с почти медитативным состоянием, когда по мозгу «гуляет» неуправляемая мысль ( flow state). В этом со-стоянии зоны мозга, ответственные за концентрацию внимания, «отдыхают». Это чрезвычайно ценное состояние, именно в нем делаются открытия. Описано интересное состояние REST –random episodic silent thought
– мысль, которая случайно на что-то набредает. Наконец, существует сеть сетей, затрагивающая многие отделы мозга, и обеспечивающая способность быстро переключаться между разными участками. Даже среди людей творческих есть «изобретатели» и «инженеры». Один из создателей квантовой электродинамики Ф. Дайсон формулировал когнитивные различия ученых так: в науке есть «птицы» и «лягушки». Птицы – высоко летают и с высоты обозре-вают большие пространства. Но они не видят малого – бабочек, комаров, молекул – что не плохо, а просто факт их жизни. Лягуш-ки, наоборот, не видят небес, но прекрасно собирают бабочек и «разглядывают молекулы». Эти два стиля соответствуют бэконов-ской и картезианской традициям мышления [ Дайсон]. В лингвистике представители этих двух типов – генеративи-сты и функционалисты. Общеизвестно их взаимное неприятие, граничащее с идиосинкразией. История противостояний насчитывает десятилетия, но сами военные действия фактически не происходят, так как оппозиционные группировки находятся в разных измерениях, и даже факт значимости противника и возможность реальной борьбы не признается обеими сторонами. «Птицы», воспитанные Хомским и его последователями, не видят смысла в «ботанике»: наращивание объема гербариев с языковыми фактами вне универсальных алгоритмов кажется им чем-то вроде вышивания бисером и, в их понимании, лежит вне науки. Еще более яростный отпор встречают их собственные исследо-вания в противоположном лагере, и основной аргумент сводится к тому, что генеративисты в любых изводах имеют дело с эпифено-менами и продуктом картезианских трюков, а не с фактами язы-ка, точнее языков, которые чрезвычайно многообразны и пестры, более того – динамичны и зависимы от контекстов всех видов. Картезианец Хомский, который пытается найти универсаль-ную грамматику, часто обвиняется в том, что игнорирует языко-вую конкретику.
Противостоянию функционалистов/коннекционистов и генеративистов уже несколько десятков лет. Примером тому яв-ляется проблема организации ментального лексикона – одна из самых обсуждаемых в экспериментальной лингвистике конца XX и начала XXI вв. [Черниговская. 2010].Обвинения хомскианцев в незнании фактов языка и игнориро-вании языкового разнообразия неоправданны, так как уже многие годы десятки сильных исследователей в рамках генеративистского подхода пристально изучают языки разных типов. Претензии к функционалистам и коннекционистам по поводу недостаточной четкости и разработанности теоретической базы – тоже несправедливы, так как в основе таковой просто лежат иные принципы и когнитивные стили. Не стоит забывать также, что и сами эти противоборствующие группы неоднородны и нестабильны.Интересно, что С.Д. Кацнельсон увидел это задолго до «рас-цвета» таких дискуссий: «...мы находим у Хомского новую теорию языка, отличающуюся от прежней не только поворотом к новейшим достижениям математической мысли в области так называемых рекурсивных функций и теорий автоматов, но и совершенно неожиданной постановкой задач, подразумевающих не только новые приемы исследований, но вместе с тем и едва ли не полный отказ от традиционного предмета исследования»
Таким образом, несмотря на то что компьютер обладает гигантским преимуществом в физической скорости переключения, когнитивная деятельность человека – гораздо эффективнее. Мозг – не конструкция, которая занимается «наукой», как мы привыкли думать после Аристотеля и Декарта, а скорее художник, который совершает некие действия, которые мы тщетно пытаем-ся превратить в понятные нам таблицы, описания и алгоритмы (см. [ Лотман, Успенский. 1973]). Естественно-научные исследования, приобретшие перво-степенное значение во всех передовых научных странах, давно вышли за пределы интересов нейронаук. Генетические данные последних лет открывают совершенно новые страницы в исто- рии нашего биологического вида, расселения и перемещения народов, происхождения языка, родства языков и этносов .
Эти комментарии призывают к осторожности в выводах...Вопрос, который все чаще встает передо мной как экспери-ментально работающим когнитивистом: что мы все-таки ищем в мозгу? Если мы хотим найти «адреса» когнитивных функций, то напрасно: сам по себе вопрос поставлен неверно, или как минимум запоздало, так как основные функции и их локализация известны уже более 100 лет... Не столь интересно, какая именно часть мозга обрабатывает то, как я разглядываю картину или распознаю речь, гораздо важнее, что происходит тогда, когда я это делаю? Инте ресен когнитивный путь и механизм, а не локализация функции в конкретном месте мозга. Это имеет прямое отношение к любой сфере человеческой деятельности. Например, к танцу. Мне как зрителю и ученому непонятны две вещи. Первая – то, что психологи называют
где осуществляется обработка слышимой танцором музыки, выбор и организация движений с учетом их вероятностного прогнозирования или регулярности, диктуемой ритмом;
содержание, не только эмоции. Изучая музыку, мы изучаем другое кодирование мира. Нейрофизиологическими методами установлено, что музыка – как ее исполнение, так и прослушивание – меняет мозг: увеличи-вается количество (и качество) серого вещества, активизируются гены, от которых зависит допаминэргическая нейротрансмиссия, мотороная активность, обучение и память. Люди, занимавшиеся музыкой на протяжении жизни, имеют невероятно разработанный слуховой механизм – периферический и, конечно, центральный, и потому не только распознавание речи и музыки у них сохра-няется дольше, но и вообще ментальные функции, включая па-мять. Анализ сложных музыкальных аккордов осуществляется в тех зонах, которые обрабатывают сложный синтаксис, исследова-ние оркестрантов симфонических оркестров показало, что у них очень развита зона Брока, обычно ассоциируемая среди прочего и с фонематическими процедурами. С другой стороны, сама работа мозга напоминает импровизацию джазовых музыкантов: множество участников (нейроны, ансамбли нейронов или колонки) живут своей жизнью по своим «адресам». Но когда появляется некая творческая задача, они ку-да-то «съезжаются» для ее выполнения – т.е. образуются связи, необходимые для данной деятельности. Таким образом, нет и не может быть в принципе универсального алгоритма для решения творческой задачи. Для «трафаретных» задач, вероятно, общие алгоритмы есть, хотя и это сомнительно, а для творческих – нет. У джазовых музыкантов нет нот и дирижера, большинство из них никогда не встречались. Они просто «случайно» собрались, начи-нают сыгрываться и в итоге играют. Слушают уши, а слышит мозг, смотрят глаза, а видит – мозг. Человеку, которого не научили слушать классическую музыку, бесполезно ходить на симфонические концерты только потому, что у него есть уши: для этого нужна специальная подготовка и наполнение мозга. Про маленьких детей часто говорят, что они граждане мира. Почему? Потому, что ребенок до освоения родно-го языка слышит очень мелкие акустические различия, которые мы, взрослые, уже не слышим – они нам не нужны, а мозг ребенка еще не знает, как фонетически устроен тот язык, которым он будет пользоваться. Потом это окошко закрывается, поскольку начинает формироваться фонологическая сеть родного языка и, соответ-ственно, то, что ребенок слышал ранее, он распознавать перестает, поскольку эти звуки попадают в другую категориальную сетку. Так что, не занимаясь танцами или музыкой, мы закрываем себе ряд дорог или, по крайней мере, существенно осложняем свое продвижение по ним. Мозг творческого человека многофунк-ционален, нельзя говорить, что математика – в левом полушарии, а художественное воображение – в правом. Природа бережет свои ресурсы и пользуется принципом оп-тимальности (наименьшего действия). Крупнейшие математики (Бернулли, Лейбниц, Ньютон...) решали так называемую задачу о брахистохроне (нужно было найти форму кривой, по которой частица «скатится» из точки А в точку В за кратчайшее время). Огромный и универсальный смысл, в том числе и теологический, и красота этой задачи осознавались и тогда, и вопрос о том, к ка-кой области знания это относится, всех бы удивил... Возможно, наш мозг умеет в счастливый момент творческого акта внезапно, минуя тщательные шаги и сложные алгоритмы, приходить к озаре-нию и пониманию нерешаемой до того проблемы именно в таких размерностях – и совершенно неважно, наука это или искусство. Языки человека – вербальные, жестовые, музыкальные, математические – и порожденная ими культура требует многомерного, почти голографического рассмотрения, с надеждой описать мно-гоцветье и изменчивость с одной стороны и универсалии, прису-щие Homo Sapiens, Loquens, Legens и Scribensque, несмотря на разнообразие в пространстве и времени – с другой.
Sawyer S., Renaud G., Viola B.et al. Nuclear and mitochondrial DNA sequences from two Denisovan individuals // Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America. 2015. N 112(51). P. 15696–15700.
